Неточные совпадения
Алексей Александрович холодно улыбнулся одними
губами, желая показать ей и самому себе твердость своего убеждения; но эта
горячая защита, хотя и не колебала его, растравляла его рану. Он заговорил с большим оживлением.
В ответ на это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот, а
губы и руки вытер салфеткой. Повторивши это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут же послала Фетинью, приказавши в то же время принести еще
горячих блинов.
Размашисто, с усмешечкой на
губах, но дрожащей от злости рукой Клим похлопал ее по
горячему, распаренному плечу, но она, отклонясь, сказала сердито...
Он весь день прожил под впечатлением своего открытия, бродя по лесу, не желая никого видеть, и все время видел себя на коленях пред Лидией, обнимал ее
горячие ноги, чувствовал атлас их кожи на
губах, на щеках своих и слышал свой голос: «Я тебя люблю».
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только
горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в
губы и торопливый шепот...
Бледность лица выгодно подчеркивала
горячий блеск его глаз, тень на верхней
губе стала гуще, заметней, и вообще Макаров в эти несколько дней неестественно возмужал.
По настоянию деда Акима Дронов вместе с Климом готовился в гимназию и на уроках Томилина обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась жадностью. Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов говорил очень быстро и как-то так всасывая слова, точно они,
горячие, жгли
губы его и язык. Клим несколько раз допытывался у товарища, навязанного ему Настоящим Стариком...
Губы у нее были как-то особенно ласково
горячие, и прикосновение их кожа лба ощущала долго.
Только когда приезжал на зиму Штольц из деревни, она бежала к нему в дом и жадно глядела на Андрюшу, с нежной робостью ласкала его и потом хотела бы сказать что-нибудь Андрею Ивановичу, поблагодарить его, наконец, выложить пред ним все, все, что сосредоточилось и жило неисходно в ее сердце: он бы понял, да не умеет она, и только бросится к Ольге, прильнет
губами к ее рукам и зальется потоком таких
горячих слез, что и та невольно заплачет с нею, а Андрей, взволнованный, поспешно уйдет из комнаты.
— Обломовщина! — прошептал он, потом взял ее руку, хотел поцеловать, но не мог, только прижал крепко к
губам, и
горячие слезы закапали ей на пальцы. Не поднимая головы, не показывая ей лица, он обернулся и пошел.
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся от сильного и
горячего дыхания
губы, колени у ней дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
Вместо ответа, Семеныч привлек к себе бойкую девушку и поцеловал прямо в
губы. Марья вся дрожала, прижавшись к нему плечом. Это был первый мужской поцелуй,
горячим лучом ожививший ее завядшее девичье сердце. Она, впрочем, сейчас же опомнилась, помогла спуститься дорогому гостю с крутой лестницы и проводила до ворот. Машинист, разлакомившись легкой победой, хотел еще раз обнять ее, но Марья кокетливо увернулась и только погрозила пальцем.
Катерине Ивановне задумалось повести жизнь так, чтобы Алексей Павлович в двенадцать часов уходил в должность, а она бы выходила подышать воздухом на Английскую набережную, встречалась здесь с одним или двумя очень милыми несмышленышами в мундирах конногвардейских корнетов с едва пробивающимся на верхней
губе пушком, чтобы они поговорили про город, про скоромные скандалы, прозябли, потом зашли к ней, Катерине Ивановне, уселись в самом уютном уголке с чашкою
горячего шоколада и, согреваясь, впадали в то приятное состояние, для которого еще и итальянцы не выдумали до сих пор хорошего названия.
И, обняв руками шею нотариуса, прошептала ему
губами в самые
губы, обжигая
горячим дыханием...
Она жарко прижала его к своей исполинской груди и опять обслюнявила влажными
горячими готтентотскими
губами. Потом схватила его за рукав, вывела на середину круга и заходила вокруг него плавно-семенящей походкой, кокетливо изогнув стан и голося...
Это-то и была знакомая Лихонину баба Грипа, та самая, у которой в крутые времена он не только бывал клиентом, но даже кредитовался. Она вдруг узнала Лихонина, бросилась к нему, обняла, притиснула к груди и поцеловала прямо в
губы мокрыми
горячими толстыми
губами. Потом она размахнула руки, ударила ладонь об ладонь, скрестила пальцы с пальцами и сладко, как умеют это только подольские бабы, заворковала...
— Мне безразлично, — ответил он вздрагивающим голосом и, обняв рукой
горячее, сухое тело Женьки, потянулся
губами к ее лицу. Она слегка отстранила его.
Он уставился острыми глазами в лицо Андрея и ждал, оскалив зубы. Его пестрое лицо было неподвижно, а по толстым
губам пробегала дрожь, точно он ожег их чем-то
горячим.
Мать с
горячей улыбкой на
губах шла сзади Мазина и через голову его смотрела на сына и на знамя. Вокруг нее мелькали радостные лица, разноцветные глаза — впереди всех шел ее сын и Андрей. Она слышала их голоса — мягкий и влажный голос Андрея дружно сливался в один звук с голосом сына ее, густым и басовитым.
Она обвилась руками вокруг его шеи и прижалась
горячим влажным ртом к его
губам и со сжатыми зубами, со стоном страсти прильнула к нему всем телом, от ног до груди. Ромашову почудилось, что черные стволы дубов покачнулись в одну сторону, а земля поплыла в другую, и что время остановилось.
Но пота не появлялось; напротив, тело становилось все
горячее и
горячее,
губы запеклись, язык высох и бормотал какие-то несвязные слова. Всю остальную ночь Надежда Владимировна просидела у его постели, смачивая ему
губы и язык водою с уксусом. По временам он выбивался из-под одеяла и пылающею рукою искал ее руку. Мало-помалу невнятное бормотанье превратилось в настоящий бред. Посреди этого бреда появлялись минуты какого-то вымученного просветления. Очевидно, в его голове носились терзающие воспоминания.
Александр с замирающим сердцем наклонился к ней. Она почувствовала
горячее дыхание на щеке, вздрогнула, обернулась и — не отступила в благородном негодовании, не вскрикнула! — она не в силах была притвориться и отступить: обаяние любви заставило молчать рассудок, и когда Александр прильнул
губами к ее
губам, она отвечала на поцелуй, хотя слабо, чуть внятно.
Невольно лицо его уткнулось в плечо девушки, и он
губами, носом и подбородком почувствовал прикосновение к нежному,
горячему, чуть-чуть влажному плечу, пахнувшему так странно цветущей бузиной.
Берди-Паша понимает, изводится, вращает глазами, прикусывает
губу, но сделать ничего не может — боится попасть в смешное или неприятное положение. Но татарская кровь
горяча и злопамятна. Берди-Паша молча готовит месть.
— Да, мерзавцев много, — отрывисто и болезненно проговорила она. Она лежала протянувшись, недвижимо и как бы боясь пошевелиться, откинувшись головой на подушку, несколько вбок, смотря в потолок утомленным, но
горячим взглядом. Лицо ее было бледно,
губы высохли и запеклись.
— Максим, — сказал Серебряный, прижимая
губы к
горячему челу умирающего, — не заповедаешь ли мне чего?
— Пишите во всю широту души, ожидаю этого с величайшим нетерпением! — уговаривал поп, обнимая и целуя его
горячими, сухими
губами.
Горячие щи, от которых русский человек не откажется в самые палящие жары, дедушка хлебал деревянной ложкой, потому что серебряная обжигала ему
губы; за ними следовала ботвинья со льдом, с прозрачным балыком, желтой, как воск, соленой осетриной и с чищеными раками и тому подобные легкие блюда.
Да когда же настанет рассвет!» — с отчаянием думал я, мечась головой по
горячим подушкам и чувствуя, как опаляет мне
губы мое собственное тяжелое и короткое дыхание…
Да! этот человек умел любить, — стоило взглянуть на него; он опустился на колени, взял
горячую руку жены и приложил ее к
губам своим.
Горячий вихрь охватил Илью. Любо ему было стоять против толстенького человечка с мокрыми
губами на бритом лице и видеть, как он сердится. Сознание, что Автономовы сконфужены пред гостями, глубоко радовало его. Он становился всё спокойнее, стремление идти вразрез с этими людьми, говорить им дерзкие слова, злить их до бешенства, — это стремление расправлялось в нём, как стальная пружина, и поднимало его на какую-то приятно страшную высоту. Всё спокойнее и твёрже звучал его голос.
Голубые глаза её темнели,
губы жадно вздрагивали, и грудь, высоко поднимаясь, как бы рвалась навстречу Илье. Он обнимал её, целовал, сколько силы хватало, а потом, идя домой, думал: «Как же она, такая живая и
горячая, как она могла выносить поганые ласки старика?» И Олимпиада казалась ему противной, он с отвращением плевал, вспоминая её поцелуи. Однажды, после взрыва её страсти, он, пресыщенный ласками, сказал ей...
Ему подали чашку шоколаду. Он ожег
губы и язык
горячим шоколадом и думал...
Марфа Андревна знала, что значит такие поклоны в ее монастыре. Строгие брови Марфы Андревны сдвинулись, глаза сверкнули, и
губы выразили и гнев и презрение. Виновная не поднималась, гневная боярыня стояла, не отнимая у нее своей ноги, которую та обливала
горячей слезою.
Склонив гибкую шею под ее живот и изогнув кверху морду, жеребенок привычно тычет
губами между задних ног, находит теплый упругий сосок, весь переполненный сладким, чуть кисловатым молоком, которое брызжет ему в рот тонкими
горячими струйками, и все пьет и не может оторваться.
Воспаленные, широко раскрытые глаза (он не спал десять суток) горели неподвижным
горячим блеском; нервная судорога подергивала край нижней
губы; спутанные курчавые волосы падали гривой на лоб; он быстрыми тяжелыми шагами ходил из угла в угол конторы, пытливо осматривая старые шкапы с бумагами и клеенчатые стулья и изредка взглядывая на своих спутников.
Недолго еще и постоял, как две полные девичьи руки крепко обвились вокруг его шеи, а меж усов так даже загорелось что-то, как приникли к Мельниковым устам
горячие девичьи
губы. Э, что тут рассказывать! Если вас кто так целовал, то вы и сами знаете, а если никогда с вами ничего такого не было, то не стоит вам и говорить.
Еще несколько времени
губы его шевелились и вздрагивали, как бы силясь еще что-то промолвить, — и вдруг слеза,
горячая, крупная, нависла с ресниц его, порвалась и медленно покатилась по бледной щеке…
Горячее, порывистое дыхание палило ее
губы, грудь подымалась и опускалась глубоко, и непонятным негодованием сверкнули глаза ее.
Вдруг
горячий, долгий поцелуй загорелся на воспаленных
губах его, как будто ножом его ударили в сердце.
Катерина смотрела на него неподвижно; слезы высохли на
горячих щеках ее. Она хотела прервать его, взяла его за руку, хотела сама что-то говорить и как будто не находила слов. Какая-то странная улыбка медленно появилась на ее
губах, словно смех пробивался сквозь эту улыбку.
Орлову было лет под тридцать. Нервное лицо с тонкими чертами украшали маленькие тёмные усы, резко оттеняя полные, красные
губы. Над большим хрящеватым носом почти срастались густые брови; из-под них смотрели всегда беспокойно горевшие, чёрные глаза. Среднего роста, немного сутулый от своей работы, мускулистый и
горячий, он, долго сидя на розвальнях в каком-то оцепенении, рассматривал раскрашенную стену, глубоко дыша здоровой, смуглой грудью.
Анна Фридриховна, вся раскрасневшаяся, с сияющими глазами и
губами как кровь, сняла под столом одну туфлю и
горячей ногой в чулке жмет ногу околоточному.
Мальва, закрыв глаза, лежала у него на коленях и молчала. Грубоватое, но доброе, коричневое от солнца и ветра лицо Василия наклонилось над ней, его большая выцветшая борода щекотала ее шею. Женщина не двигалась, только грудь ее вздымалась высоко и ровно. Глаза Василия то блуждали в море, то останавливались на этой груди, близкой к нему. Он стал целовать ее в
губы, не торопясь, чмокая так громко, точно
горячую и жирно намасленную кашу ел.
Но в этот миг сердце наконец изменило мне и, казалось, выслало всю свою кровь мне в лицо. В тот же миг скорый,
горячий поцелуй обжег мои
губы. Я слабо вскрикнул, открыл глаза, но тотчас же на них упал вчерашний газовый платочек ее, — как будто она хотела закрыть меня им от солнца. Мгновение спустя ее уже не было. Я расслышал только шелест торопливо удалявшихся шагов. Я был один.
Еще скатывается с пальцев вода на мраморные плиты, когда что-то мягко распластывается у ног Пилата, и
горячие, острые
губы целуют его бессильно сопротивляющуюся руку — присасываются к ней, как щупальца, тянут кровь, почти кусают. С отвращением и страхом он взглядывает вниз — видит большое извивающееся тело, дико двоящееся лицо и два огромные глаза, так странно непохожие друг на друга, как будто не одно существо, а множество их цепляется за его ноги и руки. И слышит ядовитый шепот, прерывистый,
горячий...
Полицеймейстер через день успокоительно докладывает, что вот еще два-три раненых выздоровели и выписались из больницы; жена, Мария Петровна, каждое утро пробует
губами его голову, не
горячая ли, — как будто он ребенок, а убитые — зеленое, которого он перекушал.
Место возле дороги было посуше; девицы с Васильем Борисычем по-прежнему пошли друг за дружкой по лесной опушке, по-прежнему отдалился московский посол с Парашей, по-прежнему вел ее за белую руку, по-прежнему прижимал ее к сердцу и срывал с
губ Параши
горячие поцелуи.
Патап Максимыч подолгу в светелке не оставался. Войдет, взглянет на дочь любимую, задрожат у него
губы, заморгают слезами глаза, и пойдет за дверь, подавляя подступавшие рыданья. Сумрачней осенней ночи бродит он из горницы в горницу, не ест, не пьет, никто слова от него добиться не может… Куда делись
горячие вспышки кипучего нрава, куда делась величавая строгость? Косой подкосило его горе, перемогла крепкую волю лютая скорбь сердца отцовского.
Она чувствует жаркие объятья его, ее
губы чувствуют
горячий поцелуй мужа…